— На булавке написано «дружба».
— Это лишь потому, что меня отговорил продавец делать гравировку «моему любимому». Кроме того, рядом со мной стояла Изабелла.
Йен долго молчал, глядя на нее, но в то же время, избегая ее взгляда.
— Я говорил вам, что не способен влюбиться, — сказал он, — а вы влюблены.
— Влюблена?
— В вашего мужа.
Так много людей хотели поговорить о Томасе Экерли.
— Да, я его очень любила.
— И как это было? — Он произнес это так тихо, что Бет едва расслышала. — Объясните мне, Бет, как чувствует себя человек, который влюблен. Мне хочется это понять.
Он, блестя глазами, слушал ее объяснения, пытаясь представить себе, что такое любовь. О любви так много пишут.
— Это самая божественная вещь, какую только можно себе представить, — пыталась она объяснить.
— Мне не нужно ничего божественного. Я хочу узнать о плоти и крови. Любовь похожа на желание?
— Некоторые так думают.
— Но не вы.
Несмотря на облака, облегчавшие солнечный зной, пот струился по спине Бет. Трудности с ответами на вопросы Йена Маккензи возникали потому, что он спрашивал о том, на что ответов просто не существовало. И все же она должна знать, как следует ответить, — любой должен. Но никто не может, просто потому, что все «знают». Все, кроме Йена.
— Желание — часть этого. Любовь всеобъемлюща. Но это еще и любовь к другому сердцу и к уму, и это при том, какие глупости они бы ни делали, доходя до абсурда. Ваш мир озаряется светом, когда этот другой человек входит в комнату, и темнеет, когда он снова уходит. Вам хочется быть любимым человеком так, чтобы вы могли бы видеть его, касаться его и слышать его голос. Но вы хотите, чтобы и он был счастлив. Это эгоизм, но не совсем.
— Я могу чувствовать желание и потребность. Я вижу, как вы красивы, и хочу вас.
Она покраснела.
— Я должна сказать, что вы удовлетворяете мою гордость. А когда вы не желаете женщину, вы не испытываете к ней каких чувств?
— Абсолютно никаких.
Бет тяжело вздохнула.
— Вот поэтому, Йен Маккензи, я и сказала, что вы разорвете мое сердце.
Он посмотрел в окно на затянутое облаками парижское небо.
— Разве хотеть — еще не достаточно? Желания такого большого, что вы сделаете все, чтобы удовлетворить его?
— Любовь прекрасна тогда, когда вы любите, но по какой-то причине не можете разлюбить.
— В сумасшедшем доме я научился не заглядывать в ближайшее будущее.
Она представила себе Йена молодым, нескладным, еще не оформившимся в мужчину, растерянным и одиноким. Этот растерянный мальчик напоминал ей о девочке, оказавшейся брошенной в пятнадцать лет, окруженной хищниками, поджидавшими минуты, когда она станет их добычей. Даже теперь, многого добившись в жизни, Бет никогда не чувствовала себя в полной безопасности.
— Признаться, я тоже научилась не заглядывать в будущее, — сказала она.
— Вами владеет желание. — Йен сжал ее пальцы между ладонями. — Вы чувствовали его, когда были у герцогини.
Ее лицо вспыхнуло.
— Конечно, чувствовала. Вы посадили меня в гостиной с задранными до ушей юбками. Как же я могла не иметь желания?
— Хотите почувствовать его снова?
Возбуждение овладевало ею.
— Если бы я была леди, то возмутилась бы, конечно. Я бы заявила, что не хочу снова почувствовать это. Но, откровенно говоря, я хотела. Очень хотела.
— Хорошо, потому что я хочу видеть вас обнаженной.
Бет судорожно сглотнула.
— Вы уже достаточно видели.
Он посмотрел на нее с мрачной улыбкой.
— И это было прекрасно. Я хочу увидеть остальное. Прямо сейчас.
Бет взглянула на дверь.
— Мак может вернуться в любую минуту.
— Он не придет, пока мы не уйдем.
— Откуда вы знаете?
— Я знаю Мака.
— Окно…
— Слишком высоко, чтобы кто-то мог заглянуть.
Бет была вынуждена признать, что он ответил на самые существенные возражения. Она понимала, что ей следует иметь и другие возражения. Но сейчас она не могла их вспомнить.
— А если я убегу?
— Тогда мы подождем.
Бет заколебалась, ноги у нее подкашивались, но в то же время она знала, что ничто не заставит ее покинуть эту комнату, кроме пожара. Очень большого пожара.
— Мне только надо помочь с пуговицами, — сказала она.
Бет освобождалась от одежды, словно снимая одну за другой сложную упаковку, скрывавшую истинную красоту, одежда валялась пестрой кучей на диване в студии: роскошный голубой лиф и верхняя юбка, а затем ярко-голубая нижняя юбка для лета из легкой ткани. Еще две нижние юбки, обе белого цвета. Затем подкладка корсета, и, наконец, Йен сам расшнуровал корсет.
Йен дрожал от возбуждения и знал, что не будет удовлетворен, пока не увидит ее совершенно голой. Он развязал ленточки панталон, затем расстегнул пуговицы сорочки, шелковые вещи мягко опускались на пол, и Бет, перешагнув через них, осталась перед Йеном обнаженной. Она хотела придвинуться к нему, но Йен сделал шаг назад, и Бет, смутившись, остановилась.
Раздеваясь, она растрепала волосы, мелкие локоны выбились из высокой прически. Ее руки были мягкими и круглыми, а ее талия сузилась за годы, когда она носила корсет.
Ее бедра мягко переходили в гладкие и крепкие ягодицы. Он видел завиток ее темных волос в треугольничке между бедрами. Когда он поднимал ее юбки в той маленькой позолоченной комнате, было темновато, но теперь в дневном свете это выглядело еще красивее.
Под его пристальным взглядом она покраснела и сложила на груди руки.